Елена Цвелик | «Бабушка Феня»

В Одессе периодa оккупации доносительство и мародерство были повсеместными. Многие жители лично расправлялись с евреями. «Если бы после освобождения власти решились наказать преступников, пришлось бы пересажать всю Одессу», – писал очевидец. Румынское командование поощряло эти преступления, издавая приказы, обещающие не только безнаказанность, но вознаграждения и привилегии преступникам.

Эта история о том, как предали двух партизан-евреев из отряда Молодцова-Бадаева. После выхода из катакомб в начале июня 1942 года по приказу командира отряда, партизаны Владимир (Давид) Красноштейн и Элик Засовский решили идти в Одессу. Им нужно было раздобыть надежные документы, а дальше пробираться в Савранские леса. Как показал на допросе в полиции Владимир Красноштейн: «По дороге я хотел зайти в дом на Нежинской,72, где жил раньше Элик, но женщина Феня нас прогнала. Меня выдали две прислуги, и я был арестован».

Эта «женщина Феня» была дворничихой дома на Нежинской 72. Давид и Элик были не первыми, кого она выдала полиции. Своих еврейских соседей Феодосья Кособокова выдала еще раньше по первому требованию. Ее вело не одно служебное рвение – после жидов оставалась жилплощадь. Сдать их румынам, поставить крест на доме у ворот, и квартира – твоя. Одесские дворники, когда вернулись большевики, писали о депортированных евреях: «О дальнейшей судьбе неизвестно»; то есть, они как бы и ни при чем. Особо ретивые дописывали «прошу наказать румынско-немецких извергов».

Бабушка Феня прожила долго и счастливо, и в грехах своих не особенно каялась. Ей тоже хотелось выжить. Феня хорошо помнила Шмуля Берковича Красноштейна, старого хозяина красильни на Нежинской. Когда за евреями началась охота, Шмуль принес ей насколько банок краски и кое-какие пожитки на хранение. Тогда же Феня проводила и соседей Засовских. Шло время, Шмуль с женой не возвращались, поскольку давно лежали на дне рва в Татарке, да и сыновья их не показывались. Засовских тоже не было на свете, а добра от них осталось, хоть отбавляй: и мужу, и девкам, и внученьке дорогой хватит на год-другой. И дрова на зиму будут, жить можно. А семейство у Фени было не маленькое: супруг Прокофий, старшая дочь Валя с внучкой, да средняя Зина, да младшая Нина.

…В ночь прихода партизан Фене не спалось. Она ждала гостей незваных, от которых и знала и не знала, как избавиться. Накануне зашла к ней женщина с запиской от Элика, сына Мойшe Засовского, где он писал, что будет сегодня, заберет вещи и уйдет. Это что же за напасть такая, подумала Феня. Ведь всех жидков давно извели. Неровен час, полиция узнает, комендатура-то за углом… Впускать, не впускать, эх, посоветоваться бы с кем, да раньше надо было думать…

Уже светало, когда раздался условный стук. Феня вскочила, накинула платок, но открывать не спешила. Постучали снова. Женщина открыла. На пороге стоял Давид, сын старого Шмуля, за ним Элик, а вид у обоих такой, что краше в гроб кладут. «Бабушка Феня, здравствуйте, мы ненадолго…» – «А ну, геть отсюда, жиды, геть!!!» – заорала не своим голосом Феня… На шум сбежались соседи, быстро привели полицейских. Ребят опознали и увели в комендатуру. Феня, допив чай с бубликом, собралась на рынок. День только начинался, а у нее было столько хлопот!

Давида Красноштейна и Элика Засовского вместе с другими партизанами расстреляли по приговору румынского трибунала 24 октября 1942 года.

По всей вероятности, как и большинство одесских дворников, бабушка Феня избежала наказания за содеянное. Может, и мучила ее совесть, но она ведь хотела, как лучше, а с этими жидками одна морока: впустишь, а потом не выгонишь. Если бы только тарелку супа, так нет же, пришлось бы им денежки родительские отдавать, а этого она себе позволить никак не могла, у нее – семья.

Бабушка Феня (так называл ее Элик, сын сожженных румынами на артскладах Мойше и Леи Засовских), она же Феодосья Кособокова, родилась в селе Люлинцы Киевской губернии в 1898 году, и с шестнадцати лет проживала в Одессе. Работница, прислуга, при большевиках – дворничиха, на этой должности оставалась и при новой власти. Супруг Фени, Кухаренко Прокофий, уроженец села Усатова, работал пекарем в бубличной на Короля Михая, 75.

Вот перечень запасов, которые мадам Кособокова внесла в румынскую декларацию 24 августа 1942 года: пшеницы (муки) 20 кг, дров 1000 кг, одежды и обуви у супругов и дочери Валентины – на год, у остальных домочадцев – на полгода. Продуктов и разных материалов, взятых из учреждений или от частных лиц, у Кособоковой не имелось. Так ли? Лукавила бабушка Феня, а как же иначе. Ближайшие сосед Кособоковой Гладков, повар в тюрьме Куртя Марциале, с неработающей женой, малолетней дочерью и тещей-санитаркой, указал в декларации следующее: наличных денег 80 рублей, дров – 300 кг угля – 150. Инвалид-пенсионер Алешин с супругой тоже не голодали: имели в запасе пуд муки, 4 килограмма бакалеи, тонну угля; одежды и обуви на год, да 370 рублей советскими дензнаками. Крутились одесситы, кто как мог, выживали. Не хотелось кому-то расставаться с награбленным, но не пропадать же добру…

Не думала, не гадала Феодосия Кособокова, что сохранятся о ней записи в румынских архивах. Можно ли назвать ее преступницей? Формально – нет. Сотрудничала с румынами – да, не впустила в дом евреев – партизан – ее право. И вообще убивали оккупанты, а дворники – люди подневольные, как приказано, так и сделают. При царе стучали охранке, при большевиках – НКВД, а при румынах – сигуранце. Профессия у них такая, граждане.